Средний пол - Страница 51

А произошло следующее. Однажды вечером, когда дед лег к моей бабке в постель, он вдруг обнаружил, что место занято. Справа от Дездемоны лежал восьмилетний Мильтон, а слева четырехлетняя Зоя. Уставший после работы Левти изумленно уставился на это лежбище. Он любил смотреть на своих спящих детей, и, несмотря на все проблемы, связанные с его браком, не мог винить в них своих сына и дочь. В то же время он видел их довольно редко. Чтобы заработать достаточно денег, ему приходилось держать заведение открытым по шестнадцать-восемнаддать часов в день и работать семь дней в неделю. Поэтому для того, чтобы содержать семью, он был вынужден отказываться от своих детей. По утрам, когда он был в доме, они обращались с ним как с дальним родственником, может быть дядей, но никак не отцом.

Кроме этого существовали проблемы с посетительницами бара. Денно и нощно разливая выпивку в полумгле своего грота, Левти познакомился со многими дамами, которые заходили к нему с друзьями или даже одни. В 1932 году моему деду было тридцать лет. Он округлился, возмужал, всегда был любезен, обаятелен и хорошо одет. Его жена боялась секса, зато внизу женщины одаривали Левти откровенными страстными взглядами. И теперь, когда дед смотрел на эти три спящие фигуры, в его душе одновременно боролись все эти чувства: любовь к детям, любовь к жене, неудовлетворенность собственным браком и мальчишеское возбуждение, вызываемое посетительницами бара. Он наклонился к Зое. Ее волосы, еще влажные после ванны, благоухали, но, наслаждаясь чувством отцовства, он в то же время ощущал себя сторонним наблюдателем. Левти понимал, что не в состоянии примирить в себе все эти чувства. Поэтому, насладившись красотой детских лиц, он поднял их с кровати и перенес в детскую, потом вернулся и лег рядом со спящей Дездемоной. Он начал нежно поглаживать ее, пробираясь под ночную сорочку. И вдруг она открыла глаза.

— Что ты делаешь!

— А ты как думаешь?

— Я сплю.

— А я тебя бужу.

— Как тебе не стыдно, — оттолкнула его бабка.

Левти уступил и обиженно отвернулся, надолго замолчав.

— Я от тебя ничего не получаю. Целый день работаю и ничего не получаю.

— А я не работаю? Я забочусь о двух детях.

— Если бы ты была нормальной женой, тогда мне стоило бы столько работать.

— Если бы ты был нормальным мужем, ты бы помогал мне ухаживать за детьми.

— Как я могу тебе помочь? Tы даже не понимаешь, чего стоит зарабатывать здесь деньги. Ты что, считаешь, я там, внизу, развлекаюсь?

— Ты слушаешь музыку и пьешь. Я все слышу на кухне.

— Это моя работа. Именно поэтому ко мне и приходят люди. А если они перестанут приходить, мы не сможем оплачивать счета. Ведь все держится только на мне. А ты этого не понимаешь. Я работаю днем и ночью, а когда прихожу сюда, мне даже лечь некуда. Потому что место занято.

— Мильтону приснился страшный сон.

— А я живу как в страшном сне.

Он включил свет, и Дездемона вдруг увидела, что лицо ее мужа искажено злобой, которую она никогда раньше не замечала. Это уже был не Левти, ни тот, который был ей братом, ни тот, который являлся ее мужем. Это был чужой, посторонний человек, с которым она жила.

И вдруг это новое неизвестное лицо выдало ультиматум.

— Завтра с утра отправишься устраиваться на работу, — рявкнул Левти.

На следующий день, когда к ланчу пришла Лина, Дездемона попросила прочитать ей газетные объявления.

— Как я могу работать? Я даже английского не знаю.

— Немного знаешь.

— Надо было оставаться в Греции. Там мужья не заставляют своих жен работать.

— Не волнуйся, — откликнулась Лина, беря газету. В 1932 году объявления в детройтской «Тайме» составляли чуть больше одной колонки. Сурмелина сощурилась и начала подыскивать что-нибудь подходящее.

— Официантка, — прочитала она.

— Нет.

— Почему нет?

— Со мной будут флиртовать мужчины.

— А тебе не нравится флиртовать?

— Читай дальше, — потребовала Дездемона.

— Оборудование и покраска.

Бабка нахмурилась.

— Что это значит?

— Не знаю.

— Покраска ткани?

— Может быть.

— Дальше, — распорядилась Дездемона.

— Рабочая по скручиванию сигар, — продолжила Лина.

— Я не люблю сигарный дым.

— Домработница.

— Лина, пожалуйста. Я не могу заниматься еще одним домом.

— Рабочая по шелку.

— Что?

— Рабочая по шелку. Больше здесь ничего не сказано. И адрес.

— Рабочая по шелку? Я все знаю про шелк.

— Тогда поздравляю — у тебя есть работа. Если она не исчезнет, пока ты собираешься.

Через час, одевшись для устройства на работу, моя бабка неохотно вышла из дома. Сурмелина попробовала ее убедить взять у нее платье с глубоким вырезом:

— Надень его, и никто не обратит внимание на то, как ты говоришь по-английски.

Но Дездемона надела свое платье, серое в коричневый горошек, и решительно направилась к трамвайной остановке. Туфли, шляпка и сумочка тоже были коричневыми и почти гармонировали с платьем.

Хотя трамваи нравились Дездемоне больше, чем автомобили, но и они не вызывали у нее особого восторга. Ей было трудно различать маршруты. Судорожно передвигавшиеся вагоны постоянно неожиданно сворачивали и забрасывали Дездемону в совершенно неизвестные ей части города.

— В центр? — крикнула она кондуктору.

Тот кивнул, она залезла в трамвай, устроилась на сиденье, достала из сумочки адрес, который записала ей Лина, и показала его кондуктору, когда тот проходил мимо.