Средний пол - Страница 61

Дездемона этого уже не видит, но показания свидетелей подтверждают это. Сначала Фард Мухаммед пожимает руки «Детям ислама», и те едва справляются со слезами, когда он с ними прощается. Затем он проходит через толпу, собравшуюся перед мечетью, к своему «крайслеру» и становится на подножку, и присутствовавшие заявляют, что все это время он смотрел лично им в глаза. Женщины рыдают, умоляя его остаться. Фард Мухаммед снимает шляпу и прижимает ее к груди, потом нежно смотрит на собравшихся и произносит: «Не волнуйтесь. Я с вами». Затем он делает широкий жест рукой, как бы охватывая все гетто с его разрушающимися домами, немощеными мостовыми и серым бельем, висящим на веревках.

«Я вернусь к вам, чтобы вывести вас из этого ада». После чего он садится в машину, включает зажигание и с прощальной ободряющей улыбкой отбывает.

Больше Фарда Мухаммеда в Детройте не видели. Он исчез, как двенадцатый имам шиитов. В соответствии с одними сведениями, его видели в 1934 году на борту океанского лайнера, направлявшегося к берегам Британии. В соответствии с другими, опубликованными в 1959 году чикагскими газетами, «У. Д. Фард являлся нацистским агентом турецкого происхождения» и работал на Гитлера. Согласно тайным слухам, к его смерти было причастно ФБР. По крайней мере, так все считали. Таким образом мой двоюродный дед Фард Мухаммед вернулся в небытие, из которого и появился.

Что касается Дездемоны, то встреча с Фардом подвигнула ее на принятие самого страшного решения. Сразу после исчезновения пророка моя бабка подверглась довольно новой в то время операции. Хирург сделал два надреза чуть ниже пупка, раздвинул ткани и мышцы, обнажив фаллопиевы трубы, и перевязал их, после чего уже больше не могло быть детей.

СЕРЕНАДА НА КЛАРНЕТЕ

Наконец наше свидание состоялось. Я встретил Джулию рядом с ее студией в Кройцберге. Я хотел взглянуть на ее работы, но она мне не позволила. И мы отправились обедать в место, которое называлось «Австрия».

«Австрия» — это что-то вроде охотничьего домика. Стены увешаны пятьюдесятью или шестьюдесятью оленьими рогами. Все они выглядят уморительно и кажутся маленькими, словно принадлежали животным, которых можно было убить голыми руками. В ресторане царил теплый сумрак, а деревянная обшивка стен создавала уют. Я бы точно испытал антипатию к любому, кому не понравилось бы это место. Джулии оно понравилось.

— Если ты не хочешь показывать мне свои работы, — сказал я, когда мы устроились, — может, хоть скажешь мне, чем ты занимаешься?

— Фотографией.

— Полагаю, ты не захочешь мне рассказывать, что именно ты снимаешь?

— Давай сначала выпьем.

Джулии Кикучи тридцать шесть лет. Выглядит она на двадцать шесть. Она невысокого роста, но при этом не кажется коротышкой и не комплексует по этому поводу, не будучи при этом вульгарной. Она занималась медициной, но бросила это занятие. После несчастного случая на эскалаторе ее правая рука несколько деформирована, поэтому ей трудно долго держать камеру.

— Мне нужен помощник, — говорит она. — Или новая рука.

Ее ногти не поражают идеальной чистотой. Более того, я никогда не видел таких грязных ногтей у столь симпатичных особ.

Грудь Джулии производит на меня такое же впечатление, как и на любого другого с тем же уровнем тестостерона, что и у меня.

Я перевожу Джулии меню, и мы делаем заказ. Нам приносят блюдо с вареной говядиной, миски с подливкой и краснокочанной капустой и клецки размером с бейсбольный мяч. Мы делимся своими впечатлениями о Берлине и говорим о различиях между европейскими странами. Джулия рассказывает о том, как ее заперли с ее приятелем в барселонском ботаническом саду на ночь. «Ну вот, начинается, — думаю я. — Вот и первый бывший любовник. Вскоре последуют и остальные. Они будут толпиться вокруг стола, рассказывая о своих недостатках, пристрастиях и коварстве. После чего меня попросят представить свою собственную разрозненную коллекцию». И вот тут-то мои знакомые обычно допускают ошибку. Я не могу представить им необходимое количество сведений. У меня нет их в том объеме, какой должен быть свойствен человеку моего возраста. Женщины быстро начинают это ощущать, и у них появляется странный вопросительный взгляд. И тогда я ухожу еще до того, как успевают подать десерт.

Однако с Джулией все иначе. Барселонский приятель, возникнув на мгновение, тут же исчезает, и больше за ним никто не появляется. И уж точно не потому, что их не было. Просто Джулия не занимается охотой на мужчин, поэтому ей незачем брать у меня интервью.

Мне нравится Джулия Кикучи. Она мне очень нравится.

Поэтому я начинаю задавать ей свои обычные вопросы. Чего она хочет? Как она отреагирует если?… Не сказать ли ей? Нет. Слишком рано. Мы даже еще не целовались. А пока мне надо сосредоточиться на другом романе. Да, на другом.

Мы возвращаемся к летнему вечеру 1944 года. Теодора Зизмо, которую все зовут Тесси, делает себе педикюр. Она сидит на кушетке в пансионе О'Тул, положив ноги с ватными валиками между пальцев на подушку. В комнате полно увядающих цветов и дамской всякой всячины — флаконы с косметическими средствами и ароматическими веществами, теософские книги, коробки из-под шоколадных конфет с пустыми фантиками и баночки с отвергнутыми кремами. Пространство рядом с Тесси выглядит более опрятно. Ручки и карандаши аккуратно стоят в стаканчиках. Между купленными ею на распродажах романами торчат медные разделители книг, украшенные изображениями Шекспира.